Неточные совпадения
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев, в углу вспыхнул огонек спички,
осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и
двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
Луна четко
освещала купеческие особняки, разъединенные
дворами, садами и связанные плотными заборами, сияли золотые главы церквей и кресты на них.
Она прокралась к окраине
двора, закрытой тенью, и вошла в темную аллею. Она не шагала, а неслась; едва мелькал темный ее силуэт, где нужно было перебежать светлое пространство, так что луна будто не успевала
осветить ее.
Луна
освещала новый дом, а старый прятался в тени. На
дворе, в кухне, в людских долее обыкновенного не ложились спать люди, у которых в гостях были приехавшие с барыней Викентьевой из-за Волги кучер и лакей.
На
дворе было светлее; внизу на реке треск и звон и сопенье льдин еще усилились, и к прежним звукам прибавилось журчанье. Туман же стал садиться вниз, и из-за стены тумана выплыл ущербный месяц, мрачно
освещая что-то черное и страшное.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со
двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце
освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось и
осветило весь
двор.
На
дворе была оттепель, рыхлый снег местами чернел, бесконечная белая поляна лежала с обеих сторон, деревеньки мелькали с своим дымом, потом взошел месяц и иначе
осветил все; я был один с ямщиком и все смотрел и все был там с нею, и дорога, и месяц, и поляны как-то смешивались с княгининой гостиной. И странно, я помнил каждое слово нянюшки, Аркадия, даже горничной, проводившей меня до ворот, но что я говорил с нею, что она мне говорила, не помнил!
На
дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь узорные — во льду — стекла окна, хорошо
осветив доброе носатое лицо и зажигая темные глаза фосфорическим огнем. Шелковая головка, прикрыв волосы бабушки, блестит, точно кованая, темное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по полу.
Они встретились на паперти; она приветствовала его с веселой и ласковой важностью. Солнце ярко
освещало молодую траву на церковном
дворе, пестрые платья и платки женщин; колокола соседних церквей гудели в вышине; воробьи чирикали по заборам. Лаврецкий стоял с непокрытой головой и улыбался; легкий ветерок вздымал его волосы и концы лент Лизиной шляпы. Он посадил Лизу и бывшую с ней Леночку в карету, роздал все свои деньги нищим и тихонько побрел домой.
В сенях уже кипит самовар, который раскрасневшись, как рак, раздувает Митька-форейтор; на
дворе сыро и туманно, как будто пар подымается от пахучего навоза; солнышко веселым, ярким светом
освещает восточную часть неба, и соломенные крыши просторных навесов, окружающих
двор, глянцевиты от росы, покрывающей их.
Прошел день, два и три. Ахилла все лежал и не показывался. Дом отца Туберозова совсем глядел мертвым домом: взойдет яркое солнце и
осветит его пустынный
двор — мертво; набежат грядой облачка и отразятся в стеклах его окон, словно замогильные тени, и опять ничего.
Немного погодя со
двора послышалось протяжное пение, и минуту спустя серый осенний день
осветил погребальное шествие.
Мы исчезаем в темном проходе, выбираемся на внутренний
двор, поднимаемся во второй этаж, я распахиваю дверь квартиры номер шесть. Пахнуло трущобой. Яркая висячая лампа
освещает большой стол, за которым пишут, coгнувшись, косматые, оборванные, полураздетые, с опухшими лицами, восемь переписчиков.
Народился месяц, и узенький серп его
освещал фигуру Холстомера, стоявшего по середине
двора. Лошади толпились около него.
Во всех трех окнах ярко блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к стеклу. На
дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и
освещали на далекое пространство высокие черные волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над домом сверкали молнии.
Сумерки незаметно надвинулись на безмолвную усадьбу, и полная луна, выбравшись из-за почерневшего сада, ярко
осветила широкий
двор перед моею анфиладой. Случилось так, что я лежал лицом прямо против длинной галереи комнат, в которых белые двери стояли уходящими рядами вроде монахинь в «Роберте».
Лавка Деренкова помещалась в низенькой пристройке к дому скопца-менялы, дверь из лавки вела в большую комнату, ее слабо
освещало окно во
двор, за этой комнатой, продолжая ее, помещалась тесная кухня, за кухней, в темных сенях между пристройкой и домом, в углу прятался чулан, и в нем скрывалась злокозненная библиотека.
Мы вытащили четыре грязные туши, положили их среди
двора. Чуть брезжило; фонарь, поставленный на землю,
освещал тихо падавшие снежинки и тяжелые головы свиней с открытыми пастями, — у одной из них глаз выкатился, точно у пойманной рыбы.
Я остался в сенях, глядя в щель на
двор: в сумраке утра натужно горел огонь фонаря, едва
освещая четыре серых мешка, они вздувались и опадали со свистом и хрипом; хозяин — без шапки — наклонился над ними, волосы свесились на лицо ему, он долго стоял, не двигаясь, в этой позе, накрытый шубой, точно колоколом… Потом я услышал сопенье и тихий человечий шепот...
Наступал вечер, тени его опускались на обезображенную отбросами землю
двора ночлежки, последние лучи солнца
освещали крышу полуразвалившегося дома. Было прохладно, тихо.
На
дворе стоят, понурясь, лошади наших верховых, а людей — ни одного. И только войдя в сени, увидал я их: прижались все пятеро к стене в сенях; на пороге открытой в избу двери стоит фонарь,
освещая слабым, дрожащим огнём голое человеческое тело.
Здесь, по-видимому, никто не чаял нового пожара, как вдруг, почти мгновенно,
осветило дровяные
дворы и дощатые склады; затем и четверти часа не прошло, как уже пылали Чернышев, Троицкий и Щербаков переулки.
Солнце совсем уже село, и запад, облитый багровым светом, гас, но, угасая, он еще
освещал неотделанную половину дома и светил через незарамленные окна этой части на
двор, тогда как во всех других окнах было темнешенько…
На
дворе во всей своей холодной, нелюдимой красе стояла тихая морозная ночь. Луна и около нее два белых пушистых облачка неподвижно, как приклеенные, висели в вышине над самым полустанком и как будто чего-то ждали. От них шел легкий прозрачный свет и нежно, точно боясь оскорбить стыдливость, касался белой земли,
освещая всё: сугробы, насыпь… Было тихо.
Хотя на улице почти еще светло, но в небольшой часовне, помещающейся во
дворе больницы и лишенной окон, стоит жуткая полутьма. Неверный огонек лампады и две-три свечи перед образами слабо
освещают эту каменную церковку, похожую на склеп. В притворе, на возвышении стоят, как бы тесня друг друга, простые однообразные гробы. Подхожу к первому. Мужское синее лицо с густою бородою. Дальше костлявая, страшная, как скелет, высохшая старуха. Еще дальше мальчик… О, сколько их здесь!..
Улыбка и пожатие руки знатных, просивших его не забыть их при
дворе, пожатие мимоходом руки герцогского камердинера, все это, увы! в последний раз
осветило поприще его минувшей службы.
Не жалко бы мне покинуть твой мир, где бы его не было, твое прекрасное солнышко, которое не
освещало бы его вместе со мною, блеск
двора, алмазы, зависть подруг, почести, которых он не разделял бы со мной, — это все, чем ты, мой боже! так щедро наделил меня (она посмотрела в зеркало, отражавшее всю роскошь ее прелестей)… это все, если б оно не было ему назначено; не жалко бы мне тогда покинуть твой мир; но теперь… когда он в этом мире, расстаться со всем этим… больно, грустно!»
Большой монастырский
двор, расположенный на берегу Донца у подножия Святой Горы и огороженный, как стеною, высокими гостиными корпусами, теперь, в ночное время, когда его
освещали только тусклые фонари, огоньки в окнах да звезды, представлял из себя живую кашу, полную движения, звуков и оригинальнейшего беспорядка.